Образ профессора Преображенского

[AsuraApsara]

Прочитала у Петрановской в новой статье. Её тексты обычно взвешенные и мудрые, но тут попался странный непрофессиональный пассаж.

образ профессора Преображенского с неожиданного ракурса

В текстах «про совков и гопников» очень часто звучат отсылки к «Собачьему сердцу» Булгакова. Мол, Шарикова сколько не приучай вилкой и салфеткой пользоваться, а он все одно скотина скотиной, опасная притом. Одобрительно цитируется профессор Преображенский, его знаменитый пассаж про разруху в головах и необходимость чистоты в парадном и в уборной. Цитируется в том смысле, что Преображенский голова, он зрит в корень и выражает, говоря языком школьной литературы, позицию автора. И как не солидаризироваться с профессором, человеком ученым и порядочным, интеллигентом, рыцарем культуры, практически в одиночку противостоящем надвигающемуся хаосу, хаму, который долго был грядущим, а вот теперь стоит на пороге с постановлением.
На самом деле, если отложить в сторону впечатление от фильма режиссера Бортко, чей стиль отмечен удивительным сплавом профессионального мастерства и феноменальной этической глухоты, у самого-то Булгакова все иначе.

Там культурный профессор, светило науки, обеспечивает высокопоставленным упырям возможность трахать четырнадцатилетних девочек и пользуется своими связями для получения охранных грамот от новой власти. Нет, он не забывает в правильном месте закатить глаза – мол, помилуйте, как можно, но взашей упырей не выгоняет и денежки брать не брезгует.
В голодающем и замерзающем городе он наворачивает деликатесы и гордится чистотой уборной, которую моет прислуга. Даже Шарик, когда был еще псом, был добрей и человечней профессора – он замечает людей вокруг, он думает как им тяжело, голодно, страшно. Став Шариковым, он находит, не осознавая, зачем и что делает, не помня, почему, ту самую девочку-секретаршу в тонких чулках, которую пожалел будучи псом, и приводит в тепло и сытость. Профессор ее отчитывает и выставляет обратно, сунув немного денег.

У Булгакова Преображенский и Шариков – один другого стоят, они две части одного целого. Шариков – шарж на профессора, его Тень, он также озабочен едой, также самоуверен, также успешно «устраивается» в новой жизни и даже также занимается вивисекцией, только профессор режет кроликов, а Шариков – кошек. Преображенский «выдавливает из себя» отвратительного Шарикова, презирает его и самоутверждается за его счет, это называется механизмом проекции, когда все ненавидимое и не признаваемое в себе мы приписываем другим, «очищаясь» таким образом от внутреннего конфликта.
«Собачье сердце» – это миф о сотворении, о том, как российская интеллигенция вновь и вновь рождает своего Франкенштейна – вымышленный образ народа-урода, «из-за которого все». В нем сплавлены два излюбленных интеллигенцией образа: народа – несчастного замученного бессловесного животного и народа-гопника, алкаша и дебошира. Хитроумно скрестить, используя свои знания и таланты – и получится Шариков.

И из комментов:
Преображенский далеко не ангел. Русская интеллигенция безусловно обладает всеми теми недостатками, которые вы описываете, и даже больше. Именно русская интеллигенция, профессор Преображенский, виновны в том, что превратили добрую и глупую собаку в злобного агрессивного Шарикова. Путем его незаслуженного возвеличивания. Всё это "народ-богоносец, великий-великий-великий". И исправить это должен никто иной как профессор Преображенский (русская интеллигенция). Путем низведения злобного агрессивного Шарикова до доброй глупой собаки. Путем постоянного многократного говорения "ты не велик, ты вовсе не велик, ты не лучше других, ты просто тупая собачка".

Задумалась. Даже не о русской интеллигенции и проблемах народа, а о Булгакове и профессоре, за которого стало грустно. Поискала и нашла старую статью булгаковеда Евгения Яблокова Беспокойное «Собачье сердце», или Горькие плоды легкого чтения . Статья интересная, но большая, думаю, и так мало кто читает), так что выдержка:
Содержит ли образ Преображенского в повести негативные черты? Прежде чем отвечать на этот вопрос, следует упомянуть об особенностях булгаковской концепции творческой личности (ученого, музыканта, писателя, актера и т. п.). Писатель реализует идею, восходящую еще к Пушкину: гений демоничен (в исконном, античном смысле слова) и неизвестно «кем» («сверху» или «снизу») дан; в нем сочетаются свойства сакральные и инфернальные. Этим обусловлен пародийный элемент, присутствующий в образах булгаковских «творцов» (не только в «Собачьем сердце»), но не «отменяющий» их гениальности.
...
Мечта Фауста (особенно в «оперном» варианте) – вечная молодость, бессмертие; к этому же (причем не для себя, а для всех людей) стремится Преображенский. Конечно, в его действиях есть человекобожеская претензия – но, заметим, она носит вневременной и «внеклассовый» характер, то есть не объясняется условиями современной Булгакову России, не обусловлена распространившейся в ту эпоху идеей «нового человека». Работа Преображенского – это, так сказать, бродячий сюжет науки, реализованный в антураже 1920-х годов.

Для булгаковских произведений типична ситуация, когда Универсум «отвечает» на настойчивые стремления человека проникнуть в тайну бытия. Подобные «ответы» всегда носят катастрофический или по крайней мере потрясающий характер – от нашествия «гадов» в повести «Роковые яйца» до пришествия незнакомца на Патриарших прудах в романе «Мастер и Маргарита». Таким же «асимметричным ответом» на действия талантливого ученого выглядит явление того, кто позже назовется Шариковым.
...
В отличие от Персикова Преображенский «вывел» Шарикова собственноручно, хотя и случайно; но в том, что Шариков «распустился» (= распоясался), виноват отнюдь не профессор, а Швондер и иже с ним. Более того: Преображенский оказывается единственным, кто осознает грозящую опасность и эффективно (вместе с Борменталем) с ней борется. Если он в чем и виноват, то вину свою искупает в полной мере.
...
булгаковские профессора как нормальные (а не истерично нарциссические) патриоты любят свою страну. И не вина талантливых ученых, что они поставлены в ненормальные условия, когда, вместо того чтобы заниматься делом, приходится выживать, собственноручно ловя на реке жаб для опытов, оперируя богатых развратников и принимая покровительство власть имущих. Виноваты скорее те, кто паразитирует на (потенциально небезопасных) открытиях, присваивая себе право распоряжаться судьбами человечества и самих ученых.
.... Стержень личности Преображенского – чувство собственного достоинства на грани аристократизма, проистекающее не из пошлого самолюбия, а из сверхличного ощущения важности собственной миссии. Отсюда – требовательность к окружающим; и отсюда же – умение признавать собственные ошибки.
...
Всякий, кто знаком с произведениями Булгакова, знает, что одной из важнейших в них является коллизия морального компромисса, который тяжело переживается «грешником» (вспомним Хлудова в пьесе «Бег» или Пилата в романе «Мастер и Маргарита»). Преображенский также раскаивается в невольной вине («нарвался на этой операции, как третьекурсник»), причем делает конкретные шаги к восстановлению статус-кво. ...
Таким образом, «обратная» операция не просто акт самозащиты, продиктованный инстинктом самосохранения, но гражданский поступок, призванный спасти мир (в частности, недальновидного Швондера) от «шариковщины».
...
Фиксируется омонимия слова «собачий», причем внимание акцентировано не на прямом значении (= принадлежащий собаке), а на переносном (= крайне плохой; ср. «собачья погода», «собачья жизнь» и пр.). С учетом двух значений получается, что у Шарикова сердце собачье (= паршивое) именно потому, что уже не собачье (= не принадлежит собаке)...
Подобным образом обстоит дело и с фамилией булгаковского профессора. Она выглядит «говорящей», однако на самом деле «говорит» не о том, что реально происходит в повести.
...
О том, что никакого преображения собаки в человека на самом деле не совершилось – произошло (случайное, поскольку неожиданное) воскрешение погибшего Клима. .... Так что напрасно многие читатели, учителя и даже литературоведы доверяются лукаво «подсунутой» писателем идее «очеловечивания» собаки.

Отвечая на вопрос следователя по поводу Шарикова, овладевшего человеческой речью, Преображенский замечает, что говорить – «еще не значит быть человеком». Действительно, в течение нескольких недель новоявленный «человечек», стремясь стать «как все» («Что, я хуже людей?»), поочередно приобретал атрибуты, которые должны были закрепить его в «человеческом» статусе, – таковы прямохождение, членораздельная речь, умение материться и пить водку, одежда и обувь, документы, имя, жилплощадь, должность, револьвер и т.п. Однако может ли «арифметический» набор признаков в конце концов обеспечить качественный «скачок» от человекообразного существа к человеку?

Но почему, собственно, Шариков не мог бы эволюционировать? Ведь в повести его жизненный путь как бы насильственно прерван – автор попросту «не дал» герою развиваться дальше.

Ответ прост. Шариков не изменится потому же, почему не «эволюционировал» его «предок-близнец» – 25-летний Клим Чугункин. И когда Преображенский в финале говорит: «Наука еще не знает способа обращать зверей в людей», – под «зверем» подразумевается отнюдь не собака Шарик.

Булгаков выбирает для операции явно неслучайного «донора»: Чугункин – уголовник-рецидивист («условно каторга на 15 лет»), завсегдатай пивной, погибший там от удара ножом в сердце.
По Булгакову, подобные персонажи вовсе не являются порождением советского строя – и вообще какого-либо строя («при всех властях мира…»). Они присутствуют среди людей всегда – это существа иной «породы», как бы генетическая девиация. Вопрос лишь в том, какой степенью свободы пользуются они в конкретных условиях, сколько им дают воли.

Шариков, как и «воскресший» в нем Чугункин, в антропологическом да и социально-нравственном аспекте не представляет собой решительно ничего нового. Тип не изменился – изменилось отношение к нему; перефразируя заглавие известной статьи Д. Мережковского, перед нами уже не грядущий, а «грянувший» хам. Булгаковская повесть написана о наступающей эпохе беспрепятственного разгула волков, получивших волю: пришло время, когда волки стали считаться людьми и даже объявлены «гегемонами».

Вопреки мнению А. Варламова, автор «Собачьего сердца» пишет вовсе не о «черни и элите», а о тружениках и паразитах. Причем распределение по этим категориямБулгаков производит совсем не так, как делали это пассионарии 1920-х годов, – он употребляет слова не в условно-мифическом, а в буквальном значении: труженик не тот, кто говорит красивые слова о труде и демонстративно ходит в рваной одежде и без галош, а тот, кто трудится. Соответственно, профессор Преображенский, доктор Борменталь, безответная машинисточка, швейцар Федор, кухарка Дарья Петровна Иванова, ее возлюбленный пожарный, горничная Зинаида Бунина – труженики; Швондер и Ко, Шариков и ему подобные – паразиты.

Чуть ли не самая главная (унаследованная от Достоевского) этическая коллизия в художественном мире Булгакова состоит в том, что одни грешники способны на раскаяние, а другие – нет. Одних возвращают к человечности хотя бы страх, хотя бы смерть – других не вернет ничто, ибо не к чему возвращать: «нравственный закон» (вспоминая Канта) не хранится даже в глубинных генетических пластах. Потому и называть их грешниками не вполне справедливо – ведь субъективно они не отступили ни от какой нормы. Люди ли они – при том, что говорят на человеческом языке, имеют документы и оружие, пьют водку? И каков вообще критерий «человечности» – не абстрактно-философский, а, так сказать, наличный, конкретный? Об этом, собственно, и написана булгаковская повесть.

dixi

@темы: книги, Булгаков, Петрановская